Он не любил, когда его называли бомжом, но однако понимал, что таких людей, как он, прохожие не жаловали. Да, они кидали ему какую-то мелочь, благодаря которой он каждый день бывал относительно сыт и досконально пьян. Да, его сильно опухшее от вечных пьянок лицо было небрито, заполнено дурной кровью и имело нездоровый бардовый оттенок.

Но он действительно ненавидел, когда его называли бомжом.

Лучше бы назвали вором, ведь каждый день, сидя на паперти, он бросал завистливые взгляды на голубой ящик, висящий в двух метрах от него. В него верующие каждый день бросали деньги, эти деньги сильно дразнили его любопытство. Он хотел содержимое голубого ящика, но не мог его получить: каждый вечер все забирал батюшка в черной рясе, на восстановление храма. Можно, конечно, было и умыкнуть, как бывшему вору-рецедивисту это было несложно, но только один раз, ведь тогда бы все догадались, кто это сделал. И прощай родная паперть, прощай.

Поэтому он каждый божий день сидел на крыльце, опустив голову и вперив свой взгляд в асфальт, где у его ног лежала старая облезлая шапка, сверкая редкими кругляшками медных монет. Он видел только эту шапку и обувь, обувь, обувь, чужую обувь. Коричневые, синие, черные, ботинки, сапожки, туфли, лакированые, с бляшками, ремешками и прочей ерундой...

Он не хотел смотреть людям в лицо. Ему было стыдно и неудобно видеть лица тех, кто, бросая ему милостыню стыдливо оглядывался по сторонам:" Не увидит ли кто?" Или наоборот, бросил молодой человек медяк, перекрестился с азартом, мол, смотрите, какой я верующий , и вошел в церковь с девушкой в короткой юбке и с распущеными волосами.

-Сегодня рады и таким.- бормотал он, глядя вслед этой паре, но тут же ронял голову.- Нет уж, лучше смотреть на обувь. Вдруг, народ догадается, что я не инвалид, не ветеран, не пенсионер, и даже не истинно верующий- тогда, глядишь, и милостыню перестанут давать.

Сегодня был хороший день: ясный и прибыльный. Два червонца мелочью, столько он зарабатывал за неделю, ведь кидали в шапку только медь, а тут этой меди...

-Посижу ка я еще немного,- подумал он, глядя на красные детские сандалии, пробежавшие перед ним,- сегодня, по-видимому, какой-то церковный праздник, значит подбросят деньжат еще. Люди в такие праздники особенно щедрые.

-Мама, а это кто?- услышал он над собой детский голос.- А почему дяденька плачет?

-Дочка, оставь дяденьку в покое, он не плачет, он побирается.- ответила какая-то женщина наставительным голосом,- Пойдем в церковь, и не трогай его, а то чем-нибудь заболеешь.

-Мама-а-а,- тонко заголосила девочка,- ну мне его жалко. Давай, дадим ему что-нибудь...

-Пойдем, поставишь свечку... Ты сама хотела поставить свечку,поэтому веди себя прилично.- нравоучительным тоном сказала женщина.

Красные сандалики исчезли вслед за высокими каблуками...

Он впервые за весь день поднял глаза, когда раздался визг тормозов и неподалеку от храма остановилась машина.

-Иномарка.- подумал он, совершенно не зная что это такое, но чувствуя, что обычно люди в таких машинах не ездят.

Вышел из нее человек в черном пиджаке с короткой стрижкой, уверенно прошагал несколько метров до крыльца храма и, остановившись, истово перекрестился. Расдался какой-то хруст, человек в пиджаке с трудом выволок из кармана пачку зеленых банкнот и с довольной улыбкой всунул ее в голубой ящик. Его черные, словно покрытые смолой ботинки зашагали по ступеням и скрылись внутри.

Теперь он знал, что содержимое голубого ящика просто бесценный дар судьбы, его случай, которого может больше и не быть, его шанс покинуть паперть, бросить такую нищенскую жизнь, стать человеком.

И никто.., никто никогда не назовет его бомжом.

"Итак, вот он- ящик. Два метра.., два метра до новой жизни. И четверть часа до того, как ящик заберет служащий храма."

Он потянулся, украдкой оглядываясь, к ящику, уже ощущая его тяжесть, уже зная, куда бежать.

"Вот он, вот гвозди, на которых он висит, но их легко сорвать. Это не проблема.- мелькнуло в голове.- Рвануть на себя, спрятать под одежду. И бегом... Бегом..."

Он уже протянул руки...

Перед глазами неожиданно возникли красные девчоночьи сандалии:

-Дяденька, а мне вас жалко,- произнес уже знакомый детский голос,- а меня зовут Мария, а вас как?

Он промолчал, опустил голову, как будто извиняясь за свои нехорошие мысли.

-А почему вы меня боитесь?- спросила девочка.

-Я не боюсь, но твоя мама будет ругаться...

-А мы ей не скажем, что мы с вами разговаривали,- почти шепотом, но с серьезным видом сказала она,- хотите, я вам что-то подарю?

-Спасибо.- ответил он в полном смятении.

-Возьмите это,- она взяла его ладонь и положила туда одну копейку, потом радостно, словно хвастуясь, добавила,- моя мама говорит, что на эти деньги можно купить все, что можно, весь земной шар...

Он второй раз за день поднял глаза: девочка пяти лет, с коротко остриженными русыми волосами и светлыми серыми глазами.

-Спасибо, но у меня нет ничего, что бы я мог подарить тебе в ответ.

-А мне ничего и не надо,- совершенно по взрослому ответила девочка,- мне вас и вправду очень-очень жалко. Вы, наверное, ничего давно не кушали, вон какой вы худой, возмите конфету.-Она вытащила из кармана карамельку и, почти что чуть не плача добавила,- Вы хороший, только мама говорит, что вы- бомж, правда, я не знаю что это такое...

Она потянулась, чтобы погладить его.

-Маша... Мария... Пойдем, золотце.- окликнула ее мать, немного досадуя на себя, за то что ребенок смог на недолгое время скрыться от ее глаз.- Не гладь его, как дворового пса... Пойдем...

-Пока.- беззаботно махнула рукой девчушка и ее красные сандалии скрылись за поворотом вслед за высоченными каблуками ее матери...

Он еще немного постоял на крыльце, на том самом крыльце, где висел тот самый голубой ящик. Он уже не смотрел на асфальт таким взглядом, будто надеясь там найти монету,но и не смотрел на голубой ящик, до которого ему уже не было дела.

Его рука сжимала копейку, которую ему подарила неизвестная девочка, все еще хранящюю тепло ее пухлой детской ручки. И он уже знал, что должен сделать...

Когда он высыпал из своей шапки в ящик всю мелочь, что он заработал в последнее время, он улыбался. Он поднял глаза к небу и в раскидистых узорах рваных облаков ему почудились детские наивные серые глаза Маши, которые смотрели на него сверху,из недосягаемой высоты, любящим взглядом девы Марии, прощавшей так много в своей жизни людям, не прощавшим никому, ничего и никогда...