КРИСТОФЕР: ЛЕТО
Вот дверца распахивается, Кристофер произносит свое традиционное "Большое спасибо", спрыгивает на землю, подхватывает Галку, захлопывает дверь, машет рукой вслед машине, а что делает Галка я не знаю, видимо, отходит в сторону, на самый край, обочину обочины, где сквозь песок пробивается трава, и поправляет ремешки сумки, съехавшие с плеча во время прыжка.
Кристофером его нарекли недавно, в Питере, две молодые, пионеристого вида, девчонки, которые всем своим знакомым, в соответствии с характером и внешностью, давали прозвища из "Винни Пуха и всех, всех, всех".Однако из всех всех всех этих имен прижилось лишь одно — Кристофер Робин. Впрочем, я знаю некоего волосатого по прозвищу Винни Пух, появившегося задолго до Кристофера.Я говорю "знаю", а не "знал", хотя прошло уже более десяти лет с момента нашей последней встречи. Ходили слухи, что Пух женился на голландке и где-то в Амстердаме торгует картинами, ходили слухи, что он сторчался и не вылезает из Рыбинского дурдома, разные слухи ходили, но во мне не наследили. Возможно, он просто перестал быть "стариком Винни", превратился во вполне цивильного человека, и живет себе поживает да добра наживает...
Итак, Кристофер едет стопом с одной из этих девчонок, Галкой в... Предположим, что они направляются к югу. Мне хорошо знакома и Московская и Киевская, и Бог-знает-какая трасса, поэтому отправить их я могу куда угодно, хоть к Индейцу в Мурманск, или к Энди в Петрозаводск. Но, скорее всего, они едут по Киевской трассе из Питера в Крым, где теплое море, фруктовые сады и множество других кайфов, о которых, в нашем сыром холодном городе всегда приятно думать.
Улыбка давно покинула веснушчатое лицо Галки и теперь она обреченно стоит рядом с Кристофером и провожает, точнее -сопровождает долгим взглядом, каждую машину. Ветер от пролетающих мимо тяжелых грузовиков треплет ее одежду и всякого рода фенечки приятно позвякипостукивают. Правда, слышать это может лишь сама Галка: их тихие голоса быстро теряются в грохоте трассы.
Поток машин, как всегда, неравномерен: то дорога в течение несколько минут пустынна,то по ней тащится целая вереница, возглавляемая какой-нибудь груженой бревнами шаландой.
— Пжо, — бормочет Кристофер, вглядываясь в очередную забитую людьми легковушку, — без мазы.
— Все едут на дачи... — печально добавляет Галка, — пойдем, что ли...Мне влом стоять возле этого болота.
Они прошли около километра и теперь снова стоят на обочине. Галка рисует на песке, рядом с уже нарисованным ею пацификом, стрелку, ведущую в сторону юга, стрелку в сторону стрелки где-нибудь в Киеве или Коктебеле. Стоять они будут еще долго: час или два, а дальше стемнеет... В темноте же в нынешние времена вообще никто не остановится.
Я хорошо помню "старое доброе время", когда длинные волосы были для ментов, как красные тряпки для быков, когда красные тряпки висели повсюду, а золотой бык еще не топтал наших дорог, когда, открывая дверцу камаза, после слов "в сторону того-то того-то, или туда-то туда-то" не нужно было добавлять "я не смогу заплатить", водители понимали, что у тебя нет денег. Теперь же, в ответ на обязательное "я не смогу заплатить" , можно услышать: "Чаво!?", или "Что!?", или просто слететь с подножки резко рванувшего грузовика. И все больше пустых пролетает мимо, превращая стопщиков в живые ветряные мельницы.
И вот, одна из таких мельниц, Кристофер стоит на обочине, то указывая большим пальцем в облако, висящее над трассой, то просто размахивая рукой, а Галка заравнивает ботинком недавно нарисованную стрелку, ибо ни эта стрелка, ни какой-либо другой знак, не могут остановить ни машину, ни время, которое напоминает о себе передвигая и удлиняя тени: солнце скоро зайдет и опустятся сумерки. (Почему мы говорим "опустятся сумерки" — ведь чем выше — тем светлее. Сумерки приходят снизу, от теней, брошенных нами на землю, поэтому правильнее сказать "поднимутся сумерки").А пока, машины, в большинстве своем, еще не включили фары, (впрочем, есть и такие, что даже днем ездят с горящими фарами).
— Может здесь перенайтовать, — Галка кивает в сторону довольно заманчивой лужайки на холме, — комаров немного.
Кристофер наклоняет очки и приглядывается. Эти очки (с круглыми стеклами, в металлической оправе а ля Джон Леннон, единственная дорогая вещь, ставшая уже неотъемлимой частью самого Кристофера) чуть слабее чем требуется, и, поэтому, чтобы разглядеть лужайку, приходится слегка наклонять их, или оттягивать угол века.
Лужайка , действительно, великолепна: в косых лучах заходящего солнца трава стоит прямо, отбрасывая резкие глубокие тени. Кристофер вдруг понимает, что не сможет отправиться туда: сломав даже одну травинку он разрушил бы мир, перевернул порядок вещей.
— Разбился бы кувшин у источника, и порвалась серебряная нить... — бормочет он.
— Что? — Галка непонимающе смотрит на него.
— Здесь спать не в кайф, утром роса будет...Нам бы вписаться в какой нежилой дом. Давай еще постопим...
И они медленно бредут по обочине на юг, улитка Кристофер, для которого облако на горизонте — священная гора Фудзияма, и смешная птица Галка. Вдруг ее нога зацепляет что-то мелкое, звенящее.
Кристофер снова наклоняет очки, затем наклоняется сам и, наконец, поднимает обычную металлическую гайку. Она, видимо, не раз побывала под колесами: грани блестят, и нет на них ни грязи, ни ржавчины.
Кристофер смотрит сквозь дырку посередине на остаток красного солнечный блина, на деревья. Ему теперь не нужно манипулировать очками: по ободку отверстия пейзаж кристаллизуется, становится четким и ярким. Он передает гайку подружке.
— Это дар, — говорит Кристофер, — кольцо счастья.
Галка, улыбаясь, смотрит в отверстие на мир.Затем пытается примерить на пальцы, но отверстие мало для всех кроме мизинца, она надевает на мизинец, поворачивает.
— Смотри,в самй раз...
— Окольцевалась птица сама, — комментирует Кристофер.
Здесь следовало бы случится какому-нибудь чуду, но происходит лишь одно: очередной камаз останавливается и бородатый, большой и толстый, похожий на медведя (вот кто действительно — Винни Пух), водитель распахивает дверцу.
— Быстрее, — кричит он, — не то уеду!
И они садятся, не успев объяснить, куда лежит их путь и "что они не заплатят".
— А я думал, хиппи перевелись... — говорит водитель, трогая машину с места. Кристоферу не приходится даже захлопывать дверь, от резкого движения она закрывается за ним сама.
— Да мы не совсем, — Кристофер почему-то смущается,— мы просто едем на юг.
— Там тепло, там яблоки... Я бы и сам не прочь ...
Водитель делает паузу, и в этот момент в разговор вмешивается Галка:
— А знаете, почему вы нам встретились?
— Ну?
— Вот из-за этого, — она протягивает ему на раскрытой ладони гайку, — мы три часа стояли на трассе, а стоило ее подобрать, появились вы.
— Возможно... — Винни Пух улыбается.
Она кладет гайку на полочку перед лобовым стеклом. Там обычно находятся разные мелкие вещицы: нужные и ненужные бумажки, какая-нибудь игрушка, стаканчик с авторучкой или сигареты. Теперь эту компанию дополняет тускло поблескивающая гранями гайка.
Постепенно наступает темнота. Водитель намерен к утру быть в Гомеле, потому-что утром надо разгрузится и назад, а значит,ехать они будут всю ночь. В машине имеется старенький магнитофон, и, к радостному удивлению Кристофера, кассеты Дорс, Боба Марли, Эрика Клэптона, Дженис Джоплин — набор разнородный, но большей частью приятный.(По моим наблюдениям, среди дальнобойщиков популярны совсем другие имена: Алена Апина и Шуфутинский есть почти у каждого).Всю ночь, под тихую музыку, под теплое бормотание двигателя, под вспышки ночных насекомых в свете фар, тянется неторопливый разговор и лишь под утро Кристофер присоединяется к давно заснувшей Галке и проваливается в полудрему. Что ему снится, я не знаю, но просыпаются они от резкого толчка.
— Здесь, ребятки, мне прямо, — говорит водитель, — а вам дальше туда, — он кивает в сторону белеющей в полутьме трассы.
Они вновь оказываются в сумерках, правда эти, в отличие от вечерних, более голубые, и цвет полос на горизонте не красный а золотой. Машина отъезжает, но вдруг, весело вспыхнув задними огоньками, останавливается.
Гайку забыли, — кричит водитель.
Пока сонный Кристофер пытается понять, о чем идет речь, Галка успевает ответить:
— Оставьте ее себе... На счастье.
И они идут поеживаясь от утреннего холода вдоль пустынной обочины, тонкие и беззащитные,словно две случайно уцелевшие травинки посреди скошенного поля.